Юнона и Авось: биполярное расстройство русской культуры

Принято недооценивать или переоценивать нашу рок-оперу «Юнона и Авось». И все потому, что мало кто способен прочувствовать её по-настоящему. Все дело в противоречивой сущности автора первоисточника, Андрея Вознесенского. А если пойти дальше, то в самой противоречивой сути той эпохи, что он олицетворял, той самой хрущевской Оттепели.

Опера и поэма

Опера состоит из трех важных частей, которые в духе Гегеля представляют собой тезис, антитезис и синтез. Первая часть описывает мытарства героя, Николая Резанова, его душевные поиски, его экзистенциальную боль. Герою душно, плохо в рамках нашего государства. Он, как всякий лишний, жаждет большего. И не для себя же, а, как у нас принято, счастья для всех и даром. Он хочет снарядить экспедицию в Америку. Но нужны средства, а у нас в России, кто ими владеет, кроме государства? Но государству плевать. «Милый граф, Вы глядите вдаль, но мудрее нас государь» — отвечает ему граф Румянцев. И добавляет, совсем уж по-обывательски: «Чай, не мокнете под дождем. ПОДОЖДЕМ!». А ждать граф не может. Годы уходят, душа болит.

Господи!

По морям бушующим я плыву без компаса.

Я зову без голоса, пучинам отданный.

Родина, услышь мя, услышь мя,

Родина!

Полетят покойники-планеты по небу.

Кто-нибудь, услышь мя, кто-нибудь!!!

Но Родине плевать. Есть придворные и военные дела поважнее. Что ей до маленького мятущегося человечка? Россия безуспешно пытается утихомирить европейского смутьяна Наполеона, какая уж тут Америка. А Резанов влюблен. Причем, это не земная женщина. Это почти что Дульсинея для Дон Кихота. Только у испанского идальго, найти свою суженую все же больше шансов.

Меня по свету гонит страшный бред,

Душой я болен с юных лет,

Когда на мне остановился взгляд

Казанской Божьей Матери!..

Она и есть для него идеал. Мечты. Свободы. Веры. И он не знает, зачем он так стремится в благословенную Калифорнию. Его ведет туда судьба. Он снаряжает два корабля и отправляется в путь.

И вот начинается вторая часть, которая как бы противостоит первой. Противостоит во всем: действие переносится из суровой заснеженной России в теплую, солнечную Калифорнию, а основной темой становится любовь. Резанов влюбляется в дочь местного губернатора Консепсьон (Кончитту). Но любовь к ней больше, чем просто любовь. В ней, юной девушке, уроженке Америки, он видит воплощение своих поисков, своей мечты. Она и есть Америка. И она и есть земное воплощение его Дульсинеи. И, казалось бы, преодолел, и государство, и суровое море, и соперников на руку и сердце возлюбленной. Действие становится более лиричным и даже легкомысленным. Если в первой части звучат колокола, молитвы, суровые моряцкие напевы, то здесь их сменяет лирически-барочная песня «Белый шиповник». Но и тут, на благословенной земле, нет счастья для наших героев. Отец Консепсьон подозрительно относится к браку между православным и католичкой, он хочет, чтобы лично Папа Римский дал разрешение на брак. Но, Резанову, императорскому камергеру, нельзя напрямую обращаться к главе католиков. Он должен попросить своего императора, чтобы тот решил этот вопрос с Папой. Вот так, казалось бы, обычная, незатейливая история любви мгновенно выходит на глобальный, межгосударственный уровень. Мы видим, как сквозь солнечные декорации проступает лик системы, неповоротливой и дурной, которая не может разрешить столь простой и естественный вопрос без чудовищной бюрократической сложности. Впрочем, так во всем. Что в снаряжении экспедиции, что в разрешении на брак.

И вот мы приходим к синтезу этой истории, Резанов в пути за разрешением на брак умирает, Кончитта уходит в монастырь. Боль, страдания, столкновение с абсурдом возвращаются на ином уровне. Ведь, если герой в первой части сталкивался с абсурдом неповоротливой системы, то здесь он сталкивается с величайшим абсурдом нашей жизни — смертью. Любую стену можно пробить головой, но когда ты мертв, уже ничего не изменить. Могила — самая страшная из всех одиночных камер. Но любовь, обретенная мечта, то светлое из второй части уравновешивают эту несправедливость, открывают путь героям в вечность. Впрочем, мы это видели и в истории Дон Кихота. Ведь его цель, его Дульсинея и есть Смерть. Летописец, именуемый в мюзикле Главным Сочинителем сухо, немного кондово подводит итог: «Он хотел, закусив удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку — спасибо!». Миру плевать на наши страдания, наши авантюры. Наши попытки его изменить, и лишь историки сухо и скомкано выносят свой вердикт. Кончитта умирает, так и не выйдя ни за кого замуж. Остался от Резанова форт Росс в Калифорнии, да красивая легенда. К тому же забытая у нас здесь, в России. Вознесенский узнал об этой истории отнюдь не из отечественных источников. Когда поэт был в США, ему попалась книга Ленсена, описывающая эти события. Позже, в Москве, Вознесенский находит в библиотеке рукописный отчет Резанова о его путешествии. Он искренне влюбляется в этого человека и его историю, и пишет поэму «Авось», чтобы поведать о ней всем нам. Поэма, хоть и повторяет известную нам фабулу, во многом сильно отличается от привычной нам оперы.

Во-первых, нет никакого разделения по частям. Сюжет един, с первых строк мы видим и Резанова, и Консепсьон, и все прочее. При этом, несмотря на то, что это поэма, она фрагментарна и обрывочна, как подшивка статей и документов. Впрочем, такое же ощущение оставляет и опера, но все же она более упорядочена. Здесь Вознесенский как будто бы играет с нами в игру, в которую сыграл он сам. Он дает не законченную картину, а мозаику из диалогов и текстов, с которой сталкивается любой первооткрыватель архивных историй. История впервые складывается как единое целое из небольших кусочков.

Во-вторых, в опере Кончитту сделали более традиционной, привычной обывателю героиней, любовным интересом Резанова. В поэме же мы видим решительную девушку, которая ради любви готова пойти против отца, своего государства и всего мира. Она в поэме тоже борется с системой и абсурдом, как и Резанов. Она с ним на равных.

Укрепи меня, Мать-Заступница,

против родины и отца,

Государственная преступница,

Полюбила я пришлеца.

В-третьих, в опере упор на попытке соединения Америки и России, что и принесло ей бешеную популярность накануне Перестройки, и не только у нас, но и на Западе. В поэме речь не только об этом, но и о преодолении противоречий между двумя ветвями христианства, православия и католичества. И Резанов, и Кончитта молятся одной и той же Богородице. И что важно, у них к ней другое отношение, более личное.

Вот как молится Резанов, он не просит её о чем-то, он требует своего в своеобразной нарциссичной форме:

Всю жизнь загубил я во имя Твоя.

Зачем же лишаешь последней услады?

Она ж несмышленыш и малое чадо…

Ну, что Тебе надо уже от меня?

И вздрогнули ризы, окладом звеня,

И вышла усталая и без наряда.

Сказала: «Люблю тебя, глупый. Нет сладу.

Ну что тебе надо еще от Меня?

Не отстает от него и Кончитта:

Пособи мне, как пособила б

Баба бабе. Ах, Божья Мать,

Ты, которая не любила,

Как Ты можешь меня понять?!

Как нища ты, людская вселенная,

В боги выбравшая свои

Плод искусственного осеменения,

Дитя духа и нелюбви!

Нелюбовь в ваших сводах законочных.

Где ж исток?

Губернаторская дочь, Конча,

Рада я, что Твой Сын издох!..

В опере Богородица последний арбитр, последняя надежда этого безнадежного мира, в поэме она его часть, её не просто любят как Дульсинею, как недостижимый идеал, с ней спорят, с ней борются, как с неодолимой судьбой. По нашим скрепным временам та ещё крамола, сейчас бы наверняка, такой сюжет кого-нибудь оскорбил.

В-четвертых, нет там соперничества, дуэлей и прочей мелодрамы. Зато есть два флотских офицера, Хвастов и Довыдов. Они идут за ним по своей воле, их, по сути, сослали за неподобающее поведение.

No 3. Выписка из истории гг. Довыдова и Хвастова.

Были петербуржцы — станем сыртывкарцы.

На снегу дуэльном — два костра.

Одного — на небо, другого — в карцер!

После сатисфакции — два конца!

Но пуля врезалась в пулю встречную.

Ай да Довыдов и Хвастов!

Враги вечные на братство венчаны.

И оба — к Резанову, на Дальний Восток…

Чин игрек: «Засечены в подпольных играх».

Чин икс: «Но государство ценит риск».

Конечно, они не играют столь важной роли, как Розенкранц и Гильденстерн, но они весьма важны для повествования. Они сбивают пафос, воплощают собой то ли пиратскую вольницу, то ли тех самых ругаемых в СССР битников. Тут воплощена вневременная пассионарность молодежи, что ехала в тайгу, или, оставаясь в крупных городах, эпатировала старших английским сленгом и яркой одеждой. Такие разные, но солидарные между собой в неприятии старого хрустально-вещного мещанства. Это те самые студенты, что в свое время вознесли Вознесенского на поэтический пьедестал. Не герои, просто молодые, просто идущие против общего потока, не из принципа, а потому, что иначе не могут. Ведь, геройство, безрассудность, отвага всегда противоречат системе, они раз за разом обречены её ломать. Притом нет у них высоких помыслов, они готовы «жахнуть по латинянам» из пушек, и скептически относятся к любви Резанова.

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов…

Довыдов: О макси-хламидах?

Хвастов: Да нет…

Довыдов: Дистрофично безвластие, а власть катастрофична?

Хвастов: Да нет…

Довыдов: Вы надулись? Что я и крепостник и вольнодумец?

Хвастов: Да нет… О бабе, о рязановской.

Вдруг нас американцы водят за нос?

Довыдов: Мыслю, как и ты, Хвастов, —

Давить их, шлюх, без лишних слов.

Хвастов: Глядь! Дева в небе показалась, на облачке.

Довыдов: Показалось…

Они не увидели Богородицы. Но их нельзя назвать мещанами, нельзя даже назвать пошлыми, в отличие от безликих чиновников, которые их сослали. Вот попытка диалога Резанова с одним из таких чинов:

…Будут лики людей светлы.

Был мне сон, дурной и чудесный

(Видно, я переел синюх).

Да, случась при Дворе, посодействуй —

На американке женюсь…

Чин икс: «А вы,Резанов,

Из куртизанов!

Хихикс…»

Или

Чин икс: «И ты, без женщин забуревший,

На импорт клюнул зарубежный?!

Раскис!»

В опере, которая появляется уже на исходе 70-х, Хвастов и Довыдов исчезают, как постепенно растворилось в мещанской массе поколение шестидесятников. Поэма воплощает в себе всю трагедию этого поколения, их безнадежную, но похвальную попытку бежать из нашей общей тюрьмы. И конечно, конфликт поколений, не случайно в ранней версии оперы, чиновники и граф Румянцев изображены старичками. В тогдашней системе, такие вот старички, еще сталинских времен, но уже беззубые, не давали молодым вздохнуть полной грудью. Как писал сам автор:

В поэму забрели два флотских офицера. Имена их слегка измененные. Автор не столь снедаем самомнением и легкомыслием, чтобы изображать лиц реальных по скудным сведениям о них и оскорблять их приблизительностью. Образы их, как и имена, лишь капризное эхо судеб известных. Да и трагедия евангельской женщины, затоптанной высшей догмой, — недоказуема, хотя и несомненна. Ибо не права идея, поправшая живую жизнь и чувство.

И наконец, эпилог. Если в финале оперы все поют слащавую «Алиллуйю любви», то в поэме все просто. Лирично, и в то же время страшно. Высоко и приземлено.

Спите, милые, на шкурках россомаховых.

Он погибнет в Красноярске через год.

Она выбросит в пучину мертвый плод,

Станет первой сан-францисскою монахиней.

Политика и любовь

Перед написанием этого текста, я провел небольшой серфинг в сети в поисках рецензий на «Юнону и Авось». И почти ничего не нашел, не считая обзора в два-три слова или театральных анонсов, с пересказом фабулы и общими словами о значимости произведения. Текстов, более-менее, близких к полноценной рецензии, я нашел всего три.

Первая, глянцевая и попсовая, неглубоко-потребительская. Но она отражает один очень важный для нас момент.

Для современного зрителя спектакль “Ленкома” недостаточно динамичен — особенно, первое его действие, которое состоит из набора сценических картин: у графа Резанова умирает жена, он предлагает властям наладить отношения с Северной Америкой, власти принимают предложение через какое-то время, Резанову “является” — Мадонна с младенцем, к берегам Калифорнии под предводительством графа Резанова отплывают 2 корабля — “Юнона” и “Авось”, — всё это под аккомпанемент импровизаций на темы православных песнопений. Зритель при этом совершенно не чувствует себя сопричастным к происходящему, что, несомненно, составляет главный недостаток. В результате, первое действие спектакля получается несколько скучным, а из-за аккомпанемента — даже тоскливым.

То есть, как правило, большинство ценит оперу за вторую, солнечно-лиричную часть. Когда мы спросим обычного зрителя, что он помнит оттуда, он сразу назовет песни «Я тебя никогда не забуду» и «Белый шиповник». То есть, наиболее попсовые вещи из всего действия. Все прочее проходит мимо, более того намеренно нивелируется такого рода рецензентами, как нечто скучное и тоскливое, что выбивается из позитива и фальшивых слезок по несчастной любви. Все то, что выбивается из их комфортного мирка, отвергается, выбрасывается. Этим людям более всего интересна история любви, поскольку лишь это соотносится с их личным опытом. Терзания, ощущение лишнести, попытка переломить свою судьбу, это не для них. А если так, то любили они по-настоящему? Как тогда вообще можно быть сопричастным к действию?

Другая рецензия, наоборот, практически игнорирует любовную линию, заостряя внимание на политической подоплеке оперы. Впрочем, это неудивительно для текста в прохановской газете «Завтра». Потому, все в лучших традициях советской критики, бессмысленно-беспощадной и квадратно-гнездовой.

Прямым текстом авторы говорят о том, что Резанова «срезало» на пути его великих деяний. Как следует из википедии, американский адмирал Ван Дерс утверждал, что если бы Резанов не умер и прожил бы ещё лет 10 то территория Калифорнии и Американской Британской Колумбии была бы русской территорией. Но это, разумеется, догадки, так как история не любит сослагательного наклонения. Сам подтекст говорит о том, что у каждого есть какие-либо цели, желания сделать что-либо во имя себя, России и всех остальных, но государственная бюрократия и жизненные обстоятельства складываются так, что таланты теряются, как показано на частном случае Резанова. Это вполне соотносится с мировоззрением современной либеральной интеллигенции, которая утверждает, что рынок способствую раскрытию всех человеческих способностей, а страшный коммунистический тоталитаризм только угнетает человека, заставляя его идти на разного рода ненужные фабрики, заводы и в научные институты.

…С точки зрения хореографии, музыки, самой атмосферы, рок-опера «Юнона и Авось» достаточно качественное художественное произведение, но если взглянуть на подтекст, видна бомба, заложенная в сознание зрителей, которая должна в один прекрасный момент взорваться и перевернуть сознание, как это сделало заклинание про «сто сортов колбасы». Достаточно большое количество высококлассных произведений искусства в перестройку и в наше время произвели именно такое разрушительное воздействие.

Тут мы видим иную крайность, автор рецензии не видит тут ни любви, ни романтики, один тонкий расчет неких заговорщиков против системы. Такое ощущение, что писал текст персонаж поэмы Вознесенского, тот самый чин икс или игрек, образ вечный и универсальный, актуальный и для старой империи, и для Союза, и для нынешней скрепной Федерации.

И наконец, третья, самая адекватная рецензия, рецензией не является, это искусствоведческая научная статья.

Как и прежняя постановка — «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнона и Авось» Захарова родилась, чтобы стать манифестом. Это провозглашение самостоятельности мышления, это оригинальность прочтения западных гранок жанра рок-оперы. «Юнона и Авось» соединила в себе известных актеров, пылкость чувств и чувствований, красоту мелодий с мощным общим накалом, подъемом. Стремление Захарова сделать постановку менее религиозной по смыслу, более «роковой» по звучанию сыграла театру и самому произведению в его новой версии (не версии Рыбникова) на руку. Хотя, объективно, это уже другое произведение, не то, что у композитора. Акценты сместились. В центре оказался не страждущий человек, с его смятением, болью, поиском себя, своей души, а любовная история на фоне сомнительного геройства. И все же, музыка побеждает, прорывается сквозь все сюжетные коллизии и покоряет слушателей из самых разных стран, людей самых разных конфессий.

Она вполне хороша, но имеет один недостаток, автор не выходит за рамки исключительно культурного контекста, её в первую очередь интересует сама композиция, структура произведения вне истории и нашей экзистенции. Впрочем, на то она и научная работа.

Но важно тут другое, все эти рецензии красноречиво демонстрируют понимание обществом нашей истории в целом. Мы ещё не вполне переварили, не вполне осознали нашу собственную историю, наш уникальный опыт. Потому, авторы, пишущие о временах Оттепели, впадают в крайности: либо люто ненавидят все происходящее, либо так же неистово восхваляют. Либо видят одних таежных романтиков, либо одних битников на крючке у Запада. Они как будто бы расчленяют наше прошлое на отдельные части и не способны соединить в одно целое, принять его таким, каким оно было, без каких-либо скидок. Даже памятник Хрущеву, созданный Эрнстом Неизвестным, отражает суть происходящего, одна его половина белая, другая черная.

Поэт и мещанин

Впрочем, это справедливо и для самого Вознесенского, который является одним из воплощений той эпохи. С одной стороны, он явно идет против системы, своего рода лицо и голос нового поколения, который удостоился такой чести, что Хрущев лично наорал на него, предложил уехать из Союза. С другой стороны, реальных притеснений он не испытывал, свободно бывал в США, откуда и привез историю Резанова и Консепсьон. Ходили слухи о его сотрудничестве с КГБ. С одной стороны, Вознесенский — великий поэт, продолжатель традиций авангардистов и Пастернака, один из последних крупных отечественных литературократов. Как писал про него «Голос Америки»:

«Он был настолько ярким и неожиданным явлением, что просто не поддается никаким однообразным характеристикам, — считает литературовед Станислав Лесневский. — Конечно, его поэзия ознаменовала собой возрождение духа общественности, в ней отразилась оттепель — время надежд и новых дерзаний — но он был настолько оригинален, что все эти определения никак не передают его… необычайности».

Илья Эренбург говорил когда-то о писателях — предвестниках будущего. И о других — тех, что уже при жизни кажутся памятниками прошлого. Каким же был Вознесенский? По мнению Лесневского, он — в духе давнего тыняновского определения — был одновременно новатором и архаистом. Что, по словам литературоведа, и роднило поэта с «будетлянами» начала века — с Хлебниковым и молодым Маяковским. Так же объединявшим пророческий пафос и тяготение к архаике. И тот факт, что «модернисту» Вознесенскому принадлежит трагическая поэма «Мастера», — далеко не единственное тому свидетельство.

Не всякий поэт мог похвастаться тем, что собирал огромные залы зрителей. И при этом он не пел, как Галич или Высоцкий, а просто читал свои стихи. С другой стороны его тексты, особенно «Миллион алых роз» и «Плачет девочка в автомате» лежат в основе пошлейшей отвратительней русской попсы. И эту его сторону личности нельзя просто выбросить, как выбросить из «Юноны и Авось» приторную лирику. И нельзя видеть Оттепель только как попытку реформировать постсталинский СССР, или только как постепенное скатывание в мещанство. Эти процессы шли рука об руку, и один из величайших памятников происходящему «Юнона и Авось», вещь насквозь двойственная даже в своем названии. С одной стороны возвышенная и царственная римская богиня Юнона, с другой наш, неизменно-магический Авось. С одной стороны наше высшее достижение, полет в космос, с другой надрыв и скатывание в новое средневековье. С одной стороны последний крупный прорыв в русской культуре и литературе, с другой интеллигенция окончательно теряет остатки самостоятельности, впадает в низкую сервильность, становится то ли новыми священничеством, то ли старыми-добрыми шутами на службе у царя.

И пока наше общество страдает биполярным расстройством, оно никогда не поймет и не примет этого. А значит, не поймет и не примет реальность вокруг себя. Как можно адекватно ориентироваться в настоящем и смотреть в будущее, когда ключевые моменты нашего прошлого, неосмысленны?

Конечно, сам Воскресенский писал о «Юноне» так:

Словом, если стихи обратят читателя к текстам и первоисточникам этой скорбной истории, труд автора был ненапрасен.

Но, сами понимаете, что нас в чужой истории всегда волнует что-то своё, что-то личное, неотделимое от окружающей его культурной традиции. И чем крупнее мастер, тем меньше это отделимо от него самого. Многое в опере и поэме актуально до сих пор, и будет актуально ещё не одно столетие. Особенно этот монолог Резанова. В нём вся наша боль, вся наша суть искания, все наше отчаяние. Честно говоря, комментарии после него уже излишни.

Душой я бешено устал !

Точно тайный горб

На груди таскаю.

Тоска какая !

Будто что-то случилось или случится

Ниже горла высасывает ключицы …

Российская империя — тюрьма,

Но за границей та же кутерьма.

Родилось рано наше поколение,

Чужда чужбина нам и скучен дом,

Расформированное поколение

Мы в одиночку к истине бредем.

Чего ищу ? Чего-то свежего

Земли старые — старый сифилис.

Начинают театры с вешалок,

Начинаются царства с виселиц.

Земли новые — табула раса.

Расселю там новую расу.

Третий мир без деньги и петли …

Ни республики, ни короны !

Где земли золотое лоно

Как по золоту пишут иконы

Будут лики людей светлы !..

Смешно с всемирной тупостью бороться —

Свобода потеряла первородство.

Её нет ни здесь, ни там …

Куда же плыть ?

Не знаю, капитан …